Концепция глобальной истории в современной исторической мысли. Глобальные повороты русской истории Глобально-стадиальная концепция мировой истории

В последней трети XX века всемирная история не фигурировала в списке «новых научных» (оснащенных передовыми социальными теориями) исторических субдисциплин и все еще скрывалась в тени универсалистских концепций, разработанных в философии истории и макросоциологии. В основе всемирной истории лежали идеи универсальности, линейности, цикличности, стадиальности, прогресса и т.д. (Освальд Шпенглер, Арнольд Тойнби, Герберт Уэллс, Питирим Сорокин, Филмер Нортроп, Карл Ясперс, Альфред Крёбер, Эрих Фёгелин и др.). В последние десятилетия ХХ века активно использовались также макросоциологические концепции, предлагающие различные модели перехода от традиционного общества к модерному. Хотя с конца 1960-х годов появляется, условно говоря, «новая научная» всемирная история , очень немногие историки, среди них Уильям Макнил и Лефтен Ставрианос , писали всеобщую историю действительно по-иному.

На исходе XX и в XXI веке «всеобщая история» в значительной своей части радикально преображается. В ее границах, на фоне сохраняющейся традиции, утвердились новые - более заметные - направления, которые являются следствием критической и постмодернистской революций в философии (постколониальная критика , прежде всего) и опираются на ряд концепций и подходов, разработанных в ходе антропологического, лингвистического и культурного поворотов.

Это, во-первых, глобальная и транснациональная истории, предлагающие способы конструирования универсального неевропоцентричного мира. Во-вторых, мировая история, которая возникла в ходе переосмысления сравнительной истории цивилизаций, в результате чего в фокусе изучения оказались процессы взаимодействия миросистем и локальных цивилизаций. В-третьих, интернациональная история, изучающая историю формирования и развития различных международных сообществ. С необходимыми оговорками сюда можно отнести методологически переоснащенные историю империй и историю наций.

Победоносное шествие всемирной истории во всех ее изводах является не только несомненной реакцией на мощный социальный заказ, предъявляемый разными общественными группами, включая представителей самого «постколониального мира» (от наций и этносов до носителей модерных и постмодерных идеологий), но и результатом познавательных процессов, пробуждающих исследовательский интерес. Это и заставляет присмотреться внимательнее к тому, что на самом деле представляет собой «историческая глобалистика», насколько она теоретична и в чем методологическая новизна «пространственного поворота» в историографии.

Одна из главных функций географического пространства в историческом исследовании состоит в том, что оно служит способом задать рамки предмету истории, то есть очертить границы социальных взаимодействий в прошлой социальной реальности и тем самым трансформироваться в пространство историческое. При этом историк может исходить из своего видения пространства, может говорить о пространстве, сконструированном участниками социального взаимодействия, а может изучать сам процесс конструирования пространственных образований в тот или иной период прошлого.

Во всех случаях, когда выделенная историком территория не осознавалась как единая в той социальной реальности, которая является предметом его исследования, мы имеем дело с историческим пространством, заданным «извне», то есть сконструированным наблюдающим независимо от представлений исторических акторов.

Радикальное переосмысление исторического пространства осуществил в своих эпохальных трудах Фернан Бродель, который предложил рассматривать как целостные образования исторические ареалы, жизнь которых определялась единой геодемографической средой, независимо от границ политических образований . Тем самым было положено начало обширной истории внегосударственного пространства.

Несколько позднее исследователи обнаружили еще один ресурс и сконцентрировались на изучении того, что люди думали о своем и чужом пространстве, как они видели те или иные географические ареалы, как конструировали территориальные целостности и какими смыслами их наделяли. К подобным исследованиям исторического пространства относятся работы по истории формирования геоисторических (геополитических) конструктов, таких, например, как «Индия», «Восточная Европа», «Балканы», «Кавказ», «Дикий Запад» и др. С историческим пространством в подобной интерпретации связано формирование символического универсума системы культуры: мистические компоненты традиции, приметы «малой родины», дизайн места обитания и базовые основы национальной идентичности. К этому же типу следует отнести и работы по культурной антропологии, в которых анализируется категория «пространство», и исследования истории «ментальных карт» с такими популярными на рубеже веков концептами, как «пограничье», «граница», «зона контакта», «срединность», «ориентализм» (и другие «измы», образованные по аналогии) .

Применительно к сегодняшней исторической науке речь идет о новой стадии аналитической рефлексии, главная задача которой состоит в создании принципиально иного глобального (транснационального) пространства, сегментированного, дисперсного, а главное - не (европо)центрированного.

В исследованиях, которые сегодня, хотя и с большими оговорками, но все же можно объединить под рубрикой «всемирная история», происходит радикальная реисторизация образов Африки, Азии и Латинской Америки, провинциализация «Европы» , деструкция таких обобщенных понятий, как «третий мир», «периферия», «Запад» или «Восток». Категории «Евразия», «Латинская Америка», «Тихоокеанский регион», «Атлантический мир» (но не в броделианском смысле) начинают преобладать над концептами, связанными с «временем по Гринвичу» и «миром Запада». Одновременно появляется большое количество отдельных историко-территориальных объектов, существование которых в прошлом и настоящем человечества «открывается» или переоткрывается. Предметом изучения становятся актуальные для современного мира, но новые для историков аспекты прошлого: миграции, феномены полиязыковости и поликультурности, разнообразные транскультурные процессы, «мир во фрагментах». Попутно осуществляется и деконструкция прежнего компендиума национальных мифов.

Воспользовавшись выражением М.В. Тлостановой, охарактеризовавшей глобализацию как «глобальный исход третьего мира в первый» , заметим, что аналогичный «исход» отслеживается и в социальной мысли, и в ориентированных на глобалистику исторических работах.

Сама по себе глобалистика, дисциплина, под зонтиком которой расположились мировая, глобальная, транснациональная и пр. истории, - междисциплинарное направление. При этом ярлыки «глобальная», «мировая», «межнациональная» истории, равно как и их аналитический багаж, то противопоставляются друг другу, то воспринимаются в тандеме . Термин «глобальная история» более популярен среди философов и социологов, «в то время как большинство историков отдает предпочтение понятиям “всеобщей” или “всемирной“ истории» .

Идейной, и во многом идеологической, базой самых заметных новых направлений всемирной истории является «постколониальная критика». Замечу, однако, что постколониальная критика, предложившая коренную реконструкцию образа мировой истории, включая разрушение границ между всеобщей историей, востоковедением и этнографией, - не такая уж новация. Она тоже из прошлого века. Ее признанные гуру (социальный философ, один из теоретиков и идейных вдохновителей движения новых левых, Франц Фанон, философ Леопольдо Сеа , литературный критик и теоретик Эдвард В. Саид) создали свои основополагающие труды в середине 1900-х годов . В 2000-е годы книги писали уже о них.

А главное, остается важный вопрос, сформулированный И.Н. Ионовым: «Что такое глобализация - реальность или идеологема, что такое глобалистика или постколониальная критика - научное направление или форма манипуляции общественным сознанием?» .

© 2016 by Princeton University Press

© А. Семенов, предисловие, 2018

© А. Степанов, перев. с английского языка, 2018

© OOO «Новое литературное обозрение», 2018

* * *

Александр Семенов Глобальная история: окончательный синтез научного исторического знания или продолжение диалога?

Книга профессора Свободного университета в Берлине Себастьяна Конрада может показаться российскому читателю лишенной новизны. Со времени принятия германской модели учебного плана большинство российских университетов до сих пор содержат в своих программах раздел всеобщей истории. Жесткое разделение на отечественную и всеобщую историю прослеживается и в российской научной номенклатуре, и в институциональной архитектуре исторического знания в России, что приводит к бессмысленной научной казуистике (к какому шифру паспорта специальности отнести исследование, посвященное влиянию китайского фактора на социальное и экономическое развитие российского Дальнего Востока в начале XX века?) и вызывает отчаяние аспирантов. Наследие германской университетской системы и советская марксистская модель изучения мировой экономики и политики сделали проект глобальной истории иллюзорно узнаваемым и знакомым разным поколениям историков и интеллектуалов в России. Даже широкой аудитории, не относящейся к историческому цеху, глобальная история может показаться знакомой по памятным эпизодам из рекламы банка «Империал» 1990–х годов.

Однако глобальная история в том виде, в каком ее представляет на страницах своей книги Конрад, – это относительно новое поле исторического знания, которое противопоставляет себя парадигме всеобщей и мировой истории. Диалектика новых вопросов и научного наследия, смена научных парадигм (как и фактор продуктивности интеллектуального контрапункта) всегда присутствует в формировании новых научных школ и направлений. Но сказать, что развивающееся на наших глазах поле глобальной истории является ответвлением всеобщей или мировой истории, означает то же, что редуцировать большевистскую идеологию XX века к идеям Просвещения XVIII века.

Формирование современного поля глобальной истории происходит после затухания эйфории от идеи «конца истории» (окончания холодной войны, распада СССР, казалось бы, полной победы либерализма и свободного рынка) и процессов глобализации как универсальной политической ценности и неоспоримого механизма развития современного мира. Импульс «конца истории», а также запрос на «большую» историю, рожденные в поисках ответов на актуальные вызовы глобального мира, конечно, создавали питательную среду для формирования поля глобальной истории . Но появление специализированного журнала по глобальной истории (Journal of Global History , март 2006), тематические изменения в работе Ассоциации мировой истории (World History Association ) и в преференциях грантодателей происходят именно в 2000–е годы. Иными словами, формирование современного поля глобальной истории происходит в момент кризиса нормативной концепции капиталистической и либеральной глобализации. Формирование глобальной истории совпадает с осознанием «неравномерности» современного мира, возникновением очевидных конфликтов и разломов экономического и политического развития, включающих периодичность кризисов капиталистической системы, все более частые войны, участником которых является теряющий вес мировой гегемон, упорное возвращение политизированной религии и конкуренцию разных универсалистских программ и моделей региональной интеграции. Сова Миневры в очередной раз начала свой полет лишь с наступлением сумерек.

Сама книга Конрада является инструментом артикуляции динамично развивающейся области исследований, в которой происходит столкновение различных точек зрения на предмет и подход глобальной истории. Неожиданным образом главный аргумент Конрада заключается в необходимости самоограничения ставшей экспансионистской глобальной истории. Конрад предлагает искать это самоограничение на пути отказа от представления об «омнибусном» характере глобальной истории (все, что происходит в мире, попадает в поле рассмотрения глобальной истории) и взгляда на ее «планетарный» (по силе и масштабе воздействия) характер. Автор книги предлагает собственное прочтение современных дебатов о глобальной истории, описывая данное поле исследований как определенный подход и набор исследовательских вопросов, а не как особый объект (мир или мировые взаимосвязи) исторического анализа.

Глобальная история в прочтении Конрада по-прежнему направлена на преодоление родовой травмы современной исторической дисциплины – изоляционизма национальной истории и методологического национализма (в российском варианте – это государственническая версия российской истории). Однако если канон национальной истории может быть представлен в виде гегелевского тезиса, то подходы сравнительной истории, транснациональной истории, мир-системного анализа, постколониальных исследований и школы множественных модерностей уже явили собой антитезис, показав каждый по-своему пути преодоления изоляционизма национальной рамки. Именно эти подходы автор книги подробно рассматривает в методологическом плане, указывая на их вклад в критику национальной истории и преодоление евроцентризма нововременного исторического канона, а также показывая, как из ограничений каждого из указанных подходов рождаются новые вопросы и перспективы глобальной истории. Особенно важным для российской интеллектуальной ситуации видится предлагаемая автором методология последовательной критики «центризмов» и выявления позиционированности (невозможности «нейтральной архимедовой точки обозрения») исторического источника и перспективы историка (глава 8 «Позиционированность и центрированные подходы»). Характер российской истории часто подталкивает исследователя видеть в евразийском подходе эмансипирующий эффект исторического анализа, освобождающий от ограниченности евроцентричного взгляда. Сходным образом подчеркивание истории нерусских национальностей совсем недавно представлялось принципиальной ревизией прежнего нарратива истории Российской империи и Советского Союза . Проблема, как подчеркивает Конрад, заключается в замене одного «центризма» другим. Развивая эту мысль, можно добавить, что проблема заключается и в том, что при такой замене никак не меняется понимание исторического опыта и роли субъектности в историческом процессе, просто на место одного структуралистского представления об истории встает другое, не менее монологично представляющее пространство исторического опыта (единое европейское или единое евразийское) и не менее детерминистски рисующее характер и форму исторических отношений .

Если принять во внимание, что антитезис к национальной истории уже был дан в существующей историографии, то не является ли таким образом глобальная история гегелевским синтезом этого спиралевидного развития? Сам автор отрицает подобное прочтение своей книги . Но нужно признать, что аргумент Конрада о необходимости соединения интерпретации и объяснения (причинности) в рамках исторического исследования, а также тонкая работа над созданием нового аналитического языка глобального историка (понятие позиционированности, различение евроцентризма и европоцентричности, экуменическая история) позволяют говорить если не о полноценном синтезе, то о новом и диалогичном сочетании разных методологических школ исторического знания.

Остановимся на первой части авторского аргумента. Глобальную историю часто обвиняют в едва ли не стратосферном взгляде на исторические процессы. Особенно это характерно для направления «большой и глубокой истории» (известной по работам исторических социологов и историков антропоцена). Из этой перспективы становится совсем не виден человек, исторический субъект с его представлениями и разнообразными опытами. Конрад показывает, как возможно сочетание микроистории с ее вниманием к антропологическому измерению человеческого опыта и глобально-исторического подхода, если масштабы исторического контекста и исторического времени не воспринимаются историком как данные извне исторического опыта. Другой крайностью глобальной истории является погоня за разного рода связями, пересечениями и заимствования. Перевод книги с другого языка или наблюдения путешественника за населением другой (желательно неевропейской) страны мгновенно становятся материалом для глобальной истории. Конрад настаивает, что простого следования за связами и влияниями недостаточно, необходимо устанавливать причины их регулярности и устойчивости, условия успешности восприятия того или иного заимствования и тем самым выявлять их воздействие на протекание исторических процессов. Тем самым Конрад напоминает историкам о том, что их дисциплина является частью не только гуманитарных, но и социальных наук, а следовательно, должна ставить перед собой задачи выявления причинности и исторического объяснения, а не только интерпретации.

На взгляд автора этого предисловия, наиболее интересная часть аргумента Конрада заключается в систематическом развитии конструктивистского взгляда на глобальную историю (глава 9 «Создание мира и понятия глобальной истории»). Этот конструктивистский взгляд относится как к историку, который выбирает разные масштабы (планетарный, региональный, локальный) для понимания исторических явлений, так и к историческим субъектам, которые осваивают и описывают собственные «миры». В этой части аргумента автор книги убедительно показывает многоуровневость и разнообразие контекстов прошлого, отсутствие онтологической данности мира вне исторического опыта и его семантики.

В разделе конкурирующих подходов, на мой взгляд, автор допустил существенную лакуну. Речь идет о направлении «новой имперской истории», которое является международным направлением и возникло с разницей в несколько лет в области исследований Британской и Российской империй . Конрад отмечает, что империя является своего рода «любимицей» глобальных историков именно потому, что она «вездесуща» в пространстве прошлого. Он отмечает, что империя как категория анализа позволяет сравнивать разные и темпорально отстоящие друг от друга исторические опыты. Вместе с тем Конрад дистанцирует глобальную историю от исследований империй, так как видит в последних гомогенизацию разнообразного опыта (империя команчей и империя Габсбургов) с помощью генерализирующей категории империи, а также редукцию всего разнообразия исторических взаимосвязей к политическим связям (насильственным и ненасильственным) имперского государства. Однако именно в направлении «новой имперской истории» последовательно преодолевается отождествление опыта исторического разнообразия с имперской государственной структурой и развивается последовательно конструктивистский подход к пониманию многоголосия (языков самоописания) и многоуровневости масштабов исторического опыта. Важным элементом этого подхода в российском измерении «новой имперской истории» служит базовая категория «имперская ситуация», которая используется вместо несущего структуралистские коннотации понятия «империя».

На настоящем этапе историографического развития важно зафиксировать интересную конвергенцию конструктивистских интуиций поля глобальной истории и области «новых имперских историй», равно как и возможность продуктивного диалога между этими направлениями исторических исследований. Возможные пункты такого диалога касаются диалектики подхода и объекта исторического исследования, взглядов на исторический характер и разнообразие аналитических языков его описания, проблемы определения границ и уровней исторического контекста и самой базовой исторической процедуры контекстуализации, баланса между интерпретацией и объяснением в рамках исторического исследования.

1. Введение

Для нынешнего бума есть много причин. Наиболее важные из них – это конец холодной войны, затем – события 11 сентября 2001 года. Учитывая то, что в наше время стало модно усматривать в «глобализации» ключ к пониманию настоящего, пора оглянуться на прошлое, чтобы исследовать исторические истоки этого процесса. Во многих регионах, и в особенности в эмигрантских сообществах, глобальная история выступает еще и как реакция на социальные проблемы и на требование менее дискриминационного и узконационалистического подхода к прошлому. Переход в учебных планах университетов США от истории западной цивилизации к глобальной истории – типичный результат такого общественного давления. Внутри академического сообщества тенденции подобного рода отражаются в изменениях социального, культурного и этнического облика научной среды. В свою очередь, трансформации в социологии знания усилили недовольство длительной и устойчивой тенденцией рассматривать национальные истории как повествования об отдельных и самодостаточных пространствах .

Революция в области средств коммуникации, начавшаяся в 1990–е годы, также оказала серьезное влияние на наши интерпретации прошлого. Историки – и равным образом их читатели – стали больше ездить по миру и узнавать его лучше, чем когда-либо раньше. Рост мобильности, еще больше ускорившийся благодаря интернету, облегчил установление горизонтальных связей и дал историкам возможность участвовать в глобальных форумах, хотя, разумеется, голоса из бывших колоний до сих пор часто оказываются едва различимы. В результате сегодня историки имеют дело с большим количеством соперничающих между собой нарративов – именно в этом многообразии голосов они и находят потенциальные возможности для новых открытий. Наконец, горизонтальные сетевые связи, развивающиеся благодаря компьютерным технологиям, оказывают влияние на мышление ученых, которые все больше используют язык сетей и узловых точек вместо старой «территориальной» логики. Писать историю в XXI столетии означает совсем не то же самое, что это значило раньше.

Почему «глобальная история»? За пределами интернализма и евроцентризма

Глобальная история родилась из убеждения, что инструменты, которыми пользовались историки для анализа прошлого, утратили свою эффективность. Глобализация поставила перед социальными науками и господствовавшими нарративами, призванными объяснять социальные изменения, новые фундаментальные вопросы. Настоящее характеризуется сложным переплетением и сетевым характером связей, которые пришли на смену прежним системам взаимодействия и обмена. Однако социальные науки зачастую уже не способны адекватно ставить вопросы и давать ответы, помогающие понять реалии опутанного сетями глобализированного мира.

В особенности это касается двух «родовых травм» современных социальных и гуманитарных наук, из-за которых страдает системное понимание мировых процессов. Истоки этих изъянов можно проследить в ходе формирования современных академических дисциплин в европейской науке XIX века. Во-первых, рождение социальных и гуманитарных наук было связано с национальным государством. Темы, которыми занимались такие дисциплины, как история, социология и филология, вопросы, которые они ставили, и даже их функции в обществе были тесно связаны с проблемами той или иной нации. Помимо этого, «методологический национализм» академических дисциплин означал, что теоретически национальное государство мыслилось основополагающей единицей исследования, неким территориальным единством, служащим своего рода «контейнером» для общества. В области истории привязанность к таким территориально ограниченным «вместилищам» проявлялась отчетливее, чем в других, соседних дисциплинах. Вследствие этого понимание мира было дискурсивно и институционально предопределено таким образом, что отношения взаимообмена отступали на второй план. По большей части история сводилась к национальной истории .

Во-вторых, новые академические дисциплины были глубоко евроцентричны. Они основывались на представлениях о европейском историческом развитии и рассматривали Европу как главную движущую силу мировой истории. Более того, понятийный аппарат социальных и гуманитарных наук отталкивался от европейской истории и путем обобщения представлял ее как универсальную-всеобщую модель развития. «Аналитические» понятия вроде «нация», «революция», «общество» и «прогресс» трансформировали конкретный европейский опыт в (универсалистский) язык якобы повсеместно применимой теории. С точки зрения методологии модерные дисциплины, прилагая специфически европейские категории к любому иному историческому прошлому, рассматривали все прочие общества как европейские колонии .

Глобальная история – это попытка ответить на вопросы, вытекающие из подобных наблюдений, и преодолеть две плачевные родовые травмы современных социальных наук. Таким образом, это ревизионистский подход, несмотря на то что он опирается на работы предшественников в таких областях исследований, как миграция, колониализм и торговля, уже давно приковывающих к себе внимание историков. Интерес к изучению способных преодолевать границы явлений сам по себе не нов, но теперь он приобретает новый смысл. Настало время изменить территорию мышления историков. Глобальная история, следовательно, имеет полемический аспект. Она бросает вызов многим формам «контейнерных» парадигм. и в первую очередь – национальной истории. В четвертой главе мы продемонстрируем подробнее, какие коррективы она вносит в интерналистские, или генеалогические, версии исторического мышления, пытающиеся объяснить исторические изменения «изнутри».

Однако речь идет не только о методологии: глобальная история ставит задачу изменить саму организацию и институциональный порядок знания. Во многих странах «история» как таковая в течение долгого времени фактически уравнивалась с национальной историей своей страны: большинство итальянских историков занимаются Италией, большая часть их корейских коллег – Кореей. Практически повсеместно целые поколения студентов знакомились с историей по учебникам, рассказывающим о национальном прошлом. На этом фоне тезисы глобальной истории звучат как призыв к восприятию себя частью целого, к более широкому видению мира. Прошлое других стран и народов – это тоже определенные истории. История – не только наше прошлое, но и прошлое всех других.

И даже там, где исторические факультеты укомплектованы преподавателями, готовыми к более широкому подходу, курсы, которые они читают, тяготеют к представлению историй государств и цивилизаций как изолированных монад. Китайские учебники по мировой истории, например, полностью исключают историю Китая, поскольку национальное прошлое «проходят» на другой кафедре. Разделение исторической реальности на отечественную и всемирную историю, или на «историю» и «страноведение», означает, что существенные параллели и сопряжения оказываются вне поля зрения ученых. Глобальная история, помимо прочего, – призыв к преодолению подобной фрагментации; ее задача – прийти к более многостороннему пониманию взаимодействий и взаимозависимостей, образующих современный мир.

Глобальная история, разумеется, не панацея от всех бед и даже не качественно лучший, чем другие, метод. Это только один из возможных подходов. Он лучше приспособлен для решения одних вопросов и проблем и меньше – для других. Глобальная история занимается прежде всего мобильностью и обменом, процессами, преодолевающими разграничения и границы. Взаимосвязанный мир для нее – отправная точка, а главные ее темы – обращение и обмен вещей, людей, идей и институций.

Предварительно и заведомо широко глобальную историю можно определить как форму исторического анализа, при котором явления, события и процессы рассматриваются в глобальных контекстах. Среди ученых, однако, нет единства по вопросу о том, как лучше достичь подобного результата. Множество других подходов – от компаративной и транснациональной, всемирной и «большой» истории до постколониальных исследований и истории глобализации – борются сегодня за внимание научного сообщества. Так же как и глобальная история, они пытаются справиться с задачей связать прошлое воедино.

Каждая из этих научных парадигм выдвигает на первый план что-то свое, и наиболее влиятельные подходы мы рассмотрим в третьей главе. Однако не следует преувеличивать различия: между разными вариантами есть много пересекающихся областей и методологических схождений. На самом деле очень трудно точно определить, в чем состоит специфика и уникальность глобальной истории. Не станет легче и от попытки показать, как функционирует это понятие на практике. Даже поверхностное знакомство с текущей научной литературой убеждает, что исследователи не просто пользуются данным термином – они используют его в собственных, самых разнообразных целях, часто наряду с другими терминами, как взаимозаменяемые понятия. Широкое распространение говорит скорее о привлекательности и размытости термина, чем о его методологической особости .

. Gerasimov I., Glebov S., Mogilner M. The Postimperial Meets the Postcolonial: Russian Historical Experience and the Postcolonial Moment // Ab Imperio. 2013. № 2. Р. 97–135.

Semyonov A. «Global History Is More Than the History of Globalization»: Interview with Sebastian Conrad // Ab Imperio. 2017. №. 1. P. 26–27.

Герасимов И., Глебов С., Каплуновский А., Могильнер М., Семенов А. (ред.) Новая имперская история постсоветского пространства. Казань, 2004; Howe S. (ed.).. The New Imperial History Reader. Routledge, 2010. См. также: Герасимов И., Глебов С., Могильнер М., при участии Семенова А. Новая имперская история Северной Евразии: В 2 т. Казань, 2017.

Hopkins A. G. (ed.).. Globalization in World History. London: Pimlico, 2002; Bender Th. (ed.).. Rethinking American History in a Global Age. Berkeley, CA: University of Сalifornia Press, 2002.

Smith A. D. Nationalism in the Twentieth Century. Oxford: Robertson, 1979. P. 191 ff.; Beck U. What Is Globalization? Cambridge: Polity Press, 2000. P. 23–24; Wallerstein I. et al. (eds.).. Open the Social Sciences: Report of the Gulbenkian Commission on the Restructuring of the Social Sciences. Stanford, CA: Stanford University Press, 1996.

О «родовых травмах» см.: Bentley J. H. Introduction: The Task of World History // Bentley J. H. (ed.).. The Oxford Handbook of World History. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 1–16.

Sachsenmaier D. Global History, Version: 1.0. // Docupedia-Zeitgeschichte. 2010. 11. Feb. (http://docupedia.de/zg/Global_History?oldid=84616).

Концепция политаризма была использована А. В. Гринёвым для описания колониальной политики в Новом Свете.

Глобально-стадиальная концепция мировой истории

Семёнов развил формационную теорию и создал глобально-стадиальную (эстафетно-стадиальную) концепцию мировой истории. В период с 1970 по 1980 гг. им было опубликовано несколько работ, в которых давалась эстафетная интерпретация смены ряда общественно-экономических формаций. Почти все они были переведены за рубежом. Согласно концепции Семёнова, ни одно общество не обязано проходить все формации, на чём настаивала советская историческая наука. Последние социоры не проходят той стадии, на которой находились первые, не повторяют их движение. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы. Такая интерпретация смены общественно-экономических формаций может быть названа глобально-формационным, а более широко - глобально-стадиальным пониманием истории.

Именно такое понимание всемирной истории было изложено и обосновано во многих работах Семёнова и наиболее полно в книге «Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции» (2003). Такое понимание делало совершенно необходимым учёт связей не только «вертикальных», диахронных, т. е., связей между различными стадиями развития тех или иных социоисторических организмов, но и связей «горизонтальных», синхронных, то есть связей межу одновременно существующими и воздействующими друг на друга социоисторическими организмами. Семёновым была разработана и введена в оборот целая система понятий, конкретизирующих глобально-формационное понимание всемирно-исторического процесса: межсоциорное взаимодействие, социорная индукция, исторические миры, исторический центр (мировая историческая система) и историческая периферия, супериорные и инфериорные социоисторические организмы, супериндукция и инфраиндукция, супериоризация, латерализация, общественно-экономическая параформация, ультрасупериоризация, историческое гнездо, историческая арена, центральное всемирно-историческое пространство, историческая зона.

Проанализировав развитие Руси-России от истоков до наших дней, Юрий Иванович Семёнов установил, что в конце XIX века Россия оказалась в зависимости от западной мировой капиталистической системы и в России, соответственно, утвердился периферийный капитализм. Тем самым была раскрыта сущность Октябрьской революции 1917 года. Её объективная задача состояла не в утверждении социализма, а в освобождении России от зависимости от Запада и тем самым в ликвидации периферийного капитализма. Она была не социалистической, а социорно-освободительной и тем самым антикапиталистической. В силу недостаточного уровня развития производительных сил в России после победы революции начался процесс становления частной собственности в форме общеклассовой частной собственности, который завершился возникновением неополитарного общества. Крушение советской системы, согласно Семёнову, тоже произошло в полном соответствии с законами существования политаризма. В идеальном политарном обществе, по его мнению, члены господствующего класса не обладают никакой частной собственностью. Однако во всех политарных обществах (и в древних, и в советском) члены государственного аппарата стремились к персонализации собственности - к разделу между собой прежних государственных средств производства. В случае с Россией персонализация (или приватизация) привела к появлению двух эксплуататорских классов - имеющего первостепенное значение «класса переродившихся капиталистов» и подчинённого ему капиталистического класса.

Резонанс. Несмотря на то, что Семёнов отстаивал свою глобально-стадиальную концепцию всемирной истории на протяжении нескольких десятилетий, начиная с 1970-х гг., несмотря на то, что его работы по этой тематике переводились и публиковались за рубежом, данная концепция в равной степени не была ни принята, ни опровергнута его коллегами. В рецензии на «Философию истории» Д. В. Джохадзе назвал книгу «бесценным приобретением мирового обществоведения», однако столь высокая оценка была дана исследованию развития философии истории, которую предпринял автор на основе богатейшего количества источников (библиография книги содержит 1450 наименований), но о собственной теории Семёнова, которой посвящён отдельный раздел книги, рецензент умолчал. Таким же образом поступил и Юрий Муравьев, также в целом давший высокую оценку книги.

Почему возникает необходимость в развитии глобальной истории - в отличие от истории локальной, истории отдельных стран, регионов, цивилизаций и, наконец, в отличие от истории всемирной или всеобщей, которая, казалось бы, объемлет все? В чем специфика глобальной истории по сравнению с указанными выше историями? Эти закономерно возникающие вопросы тесно взаимосвязаны и нуждаются в том, чтобы осветить их в первую очередь.

Начнем с локальных историй - историй отдельных мест, городов (например, истории Москвы или Лондона), отдельных государств (например, истории России или Франции), отдельных регионов (например, истории Юго–Восточной Азии или Центральной Европы), отдельных цивилизаций (например, истории Древней Греции или Западной Европы) и даже целой группы цивилизаций (например, истории Востока). Несмотря на сильно различающийся масштаб, всем этим историям присущи некоторые общие ограничения, вытекающие из их локальности. Во–первых, это ограничение пространственно–географическое: здесь рассматривается история определенной ограниченной территории земной поверхности, а то у просто отдельной ее точки, Во–вторых, это ограничение временное: история города, государства, одной из цивилизаций или их группы по своей временной продолжительности несоизмеримо меньше не только истории человечества в целом, но и истории цивилизованного мира. Данная страна или цивилизация либо возникли гораздо позже первых цивилизаций (таковы не только все современные государства и цивилизации, но и кажущиеся для нас «древними» древнегреческая или древнеримская цивилизации), либо же они давно прекратили свое существование и, следовательно, также сильно ограничены во времени (Древний Египет или древнейшие цивилизации Междуречья).

Но дело не только в самих этих ограничениях как таковых. Проблема состоит в том, что историю любого города, любой страны или цивилизации нельзя понять без ее связи с историями других городов, других стран и цивилизаций, которые влияют друг на друга и являются взаимозависимыми. Так, историю России нельзя понять без знания истории Западной Европы, Арабского халифата. Золотой Орды, Османской империи, Ирана, Китая, Индии и т.п. Так же обстоит дело и с временной протяженностью: историю США нельзя понять без знания истории Западной Европы, историю Западной Европы невозможно постичь без учета истории Древнего Рима и Древней Греции, ту, в свою очередь, - без знания истории древней Персии, Древнего Египта, Междуречья и т.п. Тот факт, что история США сплошь и рядом изучается без знания истории Западной Европы и вне всякой связи с ней, а история Древней Греции - без знания истории Персии, Древнего Египта и др., говорит лишь о качестве такого «изучения» и ни о чем больше. История - это ткань, из которой мы пытаемся вытянуть отдельные нитки, не понимая, что все нити взаимосвязаны и тесно переплетены, что само «выдергивание» нитки неизбежно ведет к ее деформациям и обрывам. Именно так изучают историю в школах и университетах. Нужно ли удивляться, что такая история сплошь и рядом непонятна, скучна и мало что дает человеку не только в духовном, но даже и в практическом плане? Такая история действительно слишком часто учит лишь тому, что она ничему нас не учит.

Чрезмерно узкая специализация в исторической науке нередко приводит к тому, что теряется сам смысл изучения истории. Бесконечное накопление отдельных исторических фактов превращается в самоцель; при этом длительные споры ведутся по поводу отдельных фактов и фактиков, по поводу уточнения отдельных дат и мест, где происходили те или иные события.

Уточнение необходимо, но оно совершенно недостаточно и часто не принципиально для общей трактовки исторических процессов. К тому же оно никак не спасает от набегов на историю отдельных представителей естественных наук, обладающих ярко выраженным антиисторическим мышлением и стремящихся под видом «уточнения» разрушить историю как таковую. В этом плане справедливой остается констатация современного австралийского историка Д. Кристиана, попытавшегося обосновать необходимость Универсальной истории: «Увы, историки так поглощены исследованием деталей, что они стали пренебрегать масштабным видением прошлого. Действительно, многие историки, веря, что в конечном счете факты скажут все сами за себя (лишь только их будет накоплено достаточное количество), намеренно отказываются от обобщений и забывают, что любые факты говорят только «голосом» исследователя. Результат такого одностороннего подхода - дисциплина, несущая большое количество информации, но с фрагментарным, узким видением своего исследовательского поля. Не удивительно, что становится все труднее и труднее объяснить тем, кого мы учим, и тем, для кого пишем, зачем им вообще нужно изучать историю» [Кристиан, 2001, с. 137 - 138].

Казалось бы, всемирная история лишена этих недостатков, ведь она охватывает и соединяет (или пытается охватить) все страны и цивилизации, все эпохи и периоды, начиная с возникновения самого человека. Но, увы, делает это существующая всемирная история совершенно неудовлетворительно. По сути дела, всемирная история - это прежде всего простая сумма историй отдельных государств, регионов и цивилизаций, и потому действительных связей между подобными отдельными историями, как правило, нет или они очень неполны. Да, в начале или в конце некоторых разделов существующих монографий и учебников по всемирной истории даются краткие вводные параграфы, написанные либо с точки зрения теории общественно–экономических формаций, либо в духе цивилизационного подхода, либо еще как–то. Но эти «обобщающие» параграфы почти ничего не дают и почти ничего не спасают, они существуют сами по себе, а главы, посвященные отдельным странам или отдельным регионам – сами по себе. Попытки же «переписать» истории отдельных стран в духе, например, формационной теории часто ведут к искажению истории: на первый план совершенно неоправданно выходят, например, восстания и революции, а «эксплуатируемые» непрерывно страдают от нестерпимой эксплуатации. Впрочем попытки переписать всемирную историю в духе «европоцентризма» или «китаецентризма», «западоцентризма» или «востокоцентризма» в итоге искажают историю ничуть не меньше.

Коренной недостаток существующей всемирной истории состоит в том, что в ней никак не отражено реальное, действительное единство человеческой истории, теснейшая взаимосвязь всех ее ветвей и подразделений. Единая история искусственно, ради «удобства изучения» (каково это удобство, можно судить по тому характерному факту, что ни один историк не знает всемирной истории, потому что знать ее невозможно в принципе), делится на о сдельные, изолированные друг от друга истории. А потом из этих отдельных историй, как из кирпичей, хотят сложить единую живую историю. Но получается не живой организм, а только труп или скелет. Естественное человеческое стремление состоит в том, чтобы увидеть и почувствовать связь времен, связь эпох и цивилизаций; но вместо того, чтобы помочь в этом стремлении, узкие специалисты – историки утверждают, что такие связи исторической науке не известны. И действительно, узкие специалисты настолько «закапываются» в мельчайших деталях отдельных исторических событий, что в принципе перестают видеть историческое развитие целом, отрицая его единство и целостность. Однако «связь времен» необратимо распалась в головах узких, односторонних специалистов, а не в действительной непрерывной истории, в которой настоящее вытекает из прошлого, а будущее - из настоящего. На самом деле терпит фиаско рассечение единой живой истории на отдельные, изолированные, замкнутые в своей уникальности «события» и «факты». Разумеется, охватить единство истории нашему ограниченному познанию чрезвычайно трудно. Дело дошло до того, что очевидное единство человеческой истории приходится доказывать. Выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, занимавшийся этой проблемой, указывал на следующие очевидные его предпосылки:

«Это единство находит свою опору в замкнутости нашей планеты, которая в качестве пространства и почвы едина и доступна нашему господству, затем в определенности хронологии единого времени, пусть она и абстрактна, наконец, в общем происхождении людей, которые относятся к одному роду и посредством этого биологического факта указывают нам общность своих корней… Существенная основа единства состоит в том, что люди встречаются в едином духе всеобщей способности понимания. Люди обретают друг друга во всеобъемлющем духе, который полностью не открывает себя никому, но вбирает в себя всех. С наибольшей очевидностью единство находит свое выражение в вере в единого Бога» [Ясперс, 1994, с. 207].

Современный американский историк Дж. Бентли, говоря о роли межкультурных и межцивилизационных взаимодействий для периодизации глобальной истории, отмечает: «Начиная с отдаленных времен до наших дней межкультурные взаимодействия имели важные политические, социальные, экономические и культурные последствия для всех участвующих народов. Таким образом, становится понятным, что процессы межкультурного взаимодействия могли бы иметь некоторое значение для задач распознания исторических периодов с глобальной точки зрения… Исследователи все более осознают, что история является продуктом взаимодействий, вовлекающих все народы мира. Фокусируя внимание на процессах межкультурного взаимодействия, историки могли бы легче распознавать паттерны непрерывности и изменения, отражающие опыт многих народов, вместо того чтобы навязывать всем периодизацию, выведенную из опыта немногих привилегированных народов» [Бентли, 2001, с. 172 - 173].

Глобальная история непосредственно исходит из единства исторического процесса которое обусловлено тем, что этот процесс происходит на Земле с ее определенными природными условиями и в определенном смысле является продолжением развития единой биосферы. Глобальная история - это единая, но многообразная история. Она не является ни простой суммой историй отдельных этносов, народов, наций, ни тем абстрактно общим, что есть во всех этих историях. Скорее глобальная история является тесным переплетением, взаимодействием различных, разошедшихся, дифференцированных линий, нитей развития человеческого рода, - подобно тому, как ткань является переплетением отдельных нитей, но представляет собой нечто принципиально новое по сравнению с их механической совокупностью.

Глобальная история не измеряет все народы, государства, цивилизации одной или несколькими мерками, не исходит из того, что общество, существующее в одной стране, является будущим или прошлым для общества, существующего в другой стране или другом регионе, как это вольно или невольно утверждали многочисленные теории «единого для всех прогресса», разновидностями которых являются теория индустриального и постиндустриального общества, теория стадий роста, советский марксизм–ленинизм и т.п. В отличие от этих до сих пор широко распространенных и неизбежно идеологизированных теорий, глобальная история рассматривает сложное, многообразное, противоречивое единство различных обществ, государств, цивилизаций как живое, не поддающееся ранжированию, выстраиванию в ряды по степени «развитости» и «прогрессивности» целое. Ибо развитие в одном направлении неизбежно сопровождается деградацией в другом, прогресс неразрывно связан с регрессом, а приобретение одного ведет к утрате другого. Как это ни грустно, "в истории также существуют своеобразные «законы сохранения»: приобретение нового покупается ценой потери прежнего. С этим связано бесконечное многообразие форм жизни, многообразие культур, которое демонстрирует история человечества, и возможно, что именно такое многообразие, рассматриваемое как целое, только и способно восстанавливать целостность человека.

Еще одна важная предпосылка формирования области исторического знания, о которой идет речь, состоит в перманентно присущей истории человечества на всем ее протяжении глобальности. Уже само формирование человечества, которое, согласно современным теориям, скорее всего произошло в одном определенном регионе, предполагает исходное единство и взаимодействие в человеческой истории глобальности и локальности: человечество, возникшее в одном регионе, т.е. локально, оказалось способным заселить всю планету, превратиться в глобальное сообщество. Р. Любберс указывал в этой связи, что первые homo sapience по образу своей жизни были кочевниками, преодолевавшими значительные расстояния, что делало присутствие человека на Земле глобальным; в более поздние эпохи индейские племена двигались от Монголии до Северной Америки, а история об Иисусе в начале нашей эры обошла весь мир . Самое интересное, что, хотя освоение планеты человеком происходило постепенно, уже в очень древние эпохи глобальные процессы исторических изменений охватывали огромные территории, которые составляли тогдашний мир человека, его Ойкумену. Таким глобальным процессом была, например, неолитическая революция, территориальные границы которой невозможно точно определить. Древнейшие из известных нам цивилизаций имеют между собой немало общего, и возникли они примерно в одну эпоху (IV–III тыс. до н. э.). Если учесть, что история человека современного типа насчитывает не менее 40–50 тыс. лет, такое близкое по времени формирование древних цивилизаций вряд ли можно счесть случайным; скорее это следствие глобальных природных, прежде всего климатических процессов - в частности, климатического оптимума голоцена, когда, например, на Средне–Китайской равнине господствовал теплый влажный климат, а ее флора и фауна соответствовали флоре и фауне субтропиков и тропиков [Кульпин, 1999, с. 256].

Глобальные изменения и сдвиги, связанные с воздействием природных или социально–исторических факторов, присутствуют 1 и в более поздние эпохи. Среди этих сдвигов, имевших не только локальное, но и глобальное значение, можно упомянуть, например, события и достижения «осевого времени» К.Ясперса, великое:, переселение народов в начале новой эры. Великие географические открытия XV - XVI вв., образование торгово–колониальных империй в XVII - XVIII вв., современную глобализацию, связанную с распространением новых информационных технологий и средств связи. Об этих и других сдвигах, имевших глобальное значение, речь будет идти ниже. В то же время усиление глобальности в мировой истории не является монотонным процессом, история становится то более глобальной, то более локальной и дифференцированной. Однако, несмотря на то, что в истории наблюдается характерное и весьма значимое чередование периодов относительного усиления и относительного ослабления глобальности, сама глобальность представляет собой неотъемлемую сторону, необходимый аспект человеческой истории, присутствующий с самого ее начала. И это является предпосылкой формирования глобальной истории как области исторического и философского знания.

Глобальная история дает возможность преодолеть ограниченность «европоцентризма» и «западоцентризма» (впрочем, как и «росси–ецентризма» или «востокоцентризма») в трактовке прошлого и настоящего. Эта ограниченность весьма опасна, поскольку она, например, представляет современную «американоцентричную» модель глобализации со всеми ее диспропорциями и уродливыми односторонностя–ми как единственно возможную. Западная историческая наука, как и другие социальные науки на Западе, немало потрудились над тем, чтобы абсолютизировать реально существующие, но отнюдь не исключительные особенности развития Европы и Запада. Справедливо критикуя эту абсолютизацию, канадский историк А.Г. Франк, в частности, отмечает: «Ведь европейцы просто превратили свою историю в «миф», а на самом деле она развивалась при большой поддержке других стран. Европе никогда ничего не давалось легко, а если и давалось, то наименьшую роль здесь играла ее пресловутая «исключительность». И уж конечно, Европа вовсе не «создавала мир вокруг себя». Скорее, наоборот - она присоединилась к мировой экономике, в которой доминировала Азия, и европейцы долго стремились достичь ее уровня развития, а потом «взобрались на плечи» азийской экономике. Вот почему даже такие европейцы, как Лейбниц, Вольтер, Квесни и Адам Смит, считали Азию центром мировой экономики и цивилизации» [Франк, 2002, с. 192–193]. Только подлинно глобальное видение исторического развития способно воссоздавать адекватную и целостную картину прошлого будущего, тем самым предохраняя нас от национализма, шовинизма, самолюбования, которые уже не раз приводили народы и цивилизация к катастрофам.

Семенов Ю.И. Производство и общество // Социальная философия. Курс лекций: Учебник / Под ред. И.А. Гобозова. - М.: Издатель Савин С.А., 2003. - С. 147-160.

1. Два основных понимания всемирной истории: унитарностадиальное и плюрально-циклическое

История есть процесс. С этим сейчас согласно большинство историков, специалистов по философии истории, социологов. Но трактуют они этот процесс далеко не одинаково. Для одних история - поступательное, восходящее развитие, т.е. прогресс, для других - просто развитие. Есть люди еще более осторожные: для них история - только изменение. Последние не всегда понимают историю как процесс. Для некоторых из них она - беспорядочное нагромождение различного рода не связанных друг с другом случайностей.

Но если мы рассматриваем историю как прогресс или даже как просто развитие - перед нами неизбежно встает вопрос: что же при этом развивается, что же является субстратом исторического процесса, его субъектом. Низшими, первичными субъектами истории являются конкретные отдельные общества - социоисторические организмы; более высокими, вторичными - системы социоисторических организмов и, наконец, высшим, третичным субъектом истории является вся совокупность существовавших и существующих социоисторических организмов - человеческое общество в целом.

Соответственно, существуют процессы истории отдельных социоисторических организмов (общин, племен, стран), процессы истории систем социоисторических организмов (исторических регионов) и, наконец, процесс всемирной, или мировой, истории.

Наряду с изложенной выше точкой зрения, согласно которой реально существуют не только отдельные социоисторические организмы и различного рода их системы, но и человеческое общество как единое целое, и, соответственно, процессы развития отдельных социоисторических организмов и их систем вместе взятые образуют один единый процесс всемирной истории, существует и прямо противоположная. Если первое понимание можно было бы назвать унитаристским (от лат. unitas - единство), то второе - плюралистическим (от лат. pluralis - множественный).

Суть плюралистического понимания истории заключается в том, что человечество подразделяется на несколько совершенно автономных социальных образований, каждое из которых имеет свою собственную, абсолютно самостоятельную историю. Каждое из этих исторических образований возникает, развивается и рано или поздно с неизбежностью гибнет. На смену погибшим социальным единицами приходят новые, которые совершают точно такой же цикл развития.

История человечества, таким образом, полностью раздроблена не только в пространстве, но и во времени. Существует множество исторических образований и, соответственно, множество историй. Вся история человечества есть бесконечное повторение множества одинаковых процессов, есть совокупность множества циклов. Поэтому такой подход к истории с полным основанием можно назвать не просто плюралистическим, а плюрально-циклическим. Исторический плюрализм неизбежно включает в себя циклизм.

Выделение стадий всемирной истории с необходимостью предполагает соединение унитаристского понимания истории со взглядом на нее как на процесс не просто изменения, а развития, причем развития поступательного, т.е. прогресса. Такой подход к всемирной истории может быть назван унитарно-стадиальным.

2. Возникновение и развитие унитарно-стадиальных концепций всемирной истории.

Из двух рассмотренных выше основных подходов к истории первым возник унитарно-стадиальный. В крайне абстрактном виде он представлен в трудах средневекового мыслителя Иоахима Флорского (1130-1202). В новое время он приобрел более конкретные формы.

Окончательно оформившееся в труде выдающегося представителя Шотландского просвещения А. Фергюсона (1723-1816) «Опыт истории гражданского общества» (1767) подразделение истории человечества на периоды дикости, варварства и цивилизации, было одновременно и стадиальной типологией социоисторических организмов. Было выделено три типа социоров: дикарские, варварские и цивилизованные, из которых каждый последующий тип рассматривается как более высокий, чем предыдущий.

Почти одновременно экономистами Ж. Тюрго (1727-1781) и А. Смитом (1723-1790) была разработана несколько иная, но тоже стадиальная типология социоисторических организмов: охотничье- собирательские, пастушеские, земледельческие и торгово- промышленные общества.

Зародившееся в эпоху Возрождение и окончательно утвердившееся к началу XVIII в. подразделение истории цивилизованного человечества на Античность, Средние века и Новое время легло в дальнейшем в основу еще одной стадиальной типологии социоисторических организмов. А. Сен-Симон (1765-1825) связал каждую из названных выше эпох с определенным типом общества: античную с обществом, основанным на рабстве, средневековую - с феодальным обществом, в котором господствовало крепостничество, новое время с индустриальным обществом, в котором господствовал наемный труда. По А. Сен-Симону именно смена этих трех типов общества лежала в основе смены трех эпох всемирной истории.

Следующей шаг в развитии унитарно-стадиального подхода к истории связан с именами К. Маркса (1818-1883) и Ф. Энгельса (1820- 1895). Важнейшей составной частью созданного ими в середине XIX в. материалистического понимания истории (исторического материализма) является теория общественно-экономических формаций, о которой уже шла речь ранее. Согласно взгляду К. Маркса, в истории человечества сменилось пять основных способов производства, а тем самым и пять общественно-экономических формаций: первобытнообщинная (первобытно-коммунистическая), азиатская, античная (рабовладельческая), феодальная и капиталистическая..

Созданную К. Марксом схему развития смены общественноэкономических формаций в основном принимало большинство сторонников марксизма. Единственным спорным пунктом в ней был азиатский способ производства и, соответственно, азиатская общественно-экономическая формация.

3. Возникновение и развитие плюрально-циклических концепций истории.

Впервые такое понимание истории было изложено в работе основоположника расистской историософии француза Ж.А. де Гобино (1816-1882) «Очерк неравенства человеческих рас» (1853-1855), затем в «Учебнике всемирной истории в органическом изложении» (1857) немецкого историка Г. Рюккерта (1823-1875), и, наконец, обрело свой классический облик в труде русского мыслителя Н.Я. Данилевского (1822-1885) «Россия и Европа» (1869).

В XX в. эта линия была продолжена в «Закате Европы» (1918) немецкого мыслителя О. Шпенглера (1880-1936), «Постижении истории» (1934-1961) А.Дж. Тойнби (1889-1975) и трудах их многочисленных эпигонов (Ф. Бэгби, К. Квигли, Л.Н. Гумилев и др.). Сторонники этого подхода использовали разные термины для обозначения выделяемых ими исторических единиц: «культурно-исторические индивиды», «культурно-исторические типы», «культуры», «общества», «цивилизации». Чаще всего использовалось последнее слово, в силу чего этот подход в нашей стране получил наименование цивилизационного.

4. Современные западные унитарно-стадиальные концепции.

Хотя сторонники плюрально-циклического подхода существуют на

Западе и сейчас (С.П. Хантингтон), однако в целом он там давно уже утратил былую популярность. С 50-60 гг. XX в. на Западе началось возрождение унитарно-стадиальных концепций в этнологии (Л. Уайт, Дж. Стюард, Э. Сервис, М. Фрид, М. Салинз и др.) и социологии (Г. Ленски, О.Д. Дункан, Дж. Матрас, Т. Парсонс и др.). Унитарностадиальный характер носили почти все ранние теории модернизации (У.У. Ростоу, Ш. Эйзенстадт, С. Блэк). К самым известным современным унитарно-стадиальным концепциям относятся теория индустриального общества (Ж. Фурастье, Р. Арон), а затем сменившая ее теория постиндустриального (сверхиндустриального, технотронного, информационного, сервисного и т.п.) общества (Д. Белл, А. Турен, О. Тоффлер, И. Иллич, И. Масуда и др). Все эти концепции представляют собой стадиальные типологии социоисторических организмов. В ортодоксальных концепциях постиндустриального общества выде- лаются такие три типа общества, как аграрное, индустриальное и постиндустриальное, которые одновременно представляют собой последовательно сменяющиеся стадии развития человечества.

5. Еще одно понимание истории: «антиисторицизм» (исторический агностицизм).

В последнее время на Западе все более широкое распространение получает еще один общий взгляд на историю, отличный и от унитарностадиального, и от плюрально-циклического. Суть его предельно четко выражено в работах британского философа К. Поппера (1902-1994) «Открытое общество и его враги» (1945) и «Нищета историцизма» (1957). В них автор обрушивается на то, что он именует историцизмом.

Таким словом он обозначает взгляд, согласно которому существует процесс исторического развития, подчиненный действию определенных, не зависящих от человека сил. Если эти силы не сверхъестественные, а естественные, то историцизм предполагает существование определенных объективных законов, определяющих ход исторического процесса. В любом своем варианте историцизм предполагает если и не абсолютную, то все же какую-то предопределенность исторического процесса, прохождение обществом тех или иных стадий развития, а тем самым и возможность для мыслителя и ученого предвидеть и предсказать ход истории. Существует историцизм теистический, спиритуалистический, натуралистический, экономический и т.п.

Все свое опровержение «историцизма» К. Поппер строит на основе «методологического номинализма» или, что по сути то же самое, - феноменализма. Он признает существование только отдельного, только явлений. Объективное бытие общего он отвергает. Отсюда следует, что общественная жизнь представляет собой всего лишь простую совокупность огромного количества самых разнообразных действий людей. История есть просто «последовательность событий». Нет никаких оснований говорить о движении общества как целого. К взглядам К. Поппера на историю и его критике «историцизма» полностью присоединился экономист Ф.А. фон Хайек (1899-1992) в сочинении «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма» (1988). Подобные идеи отстаиваются сейчас в работах Р. Нисбета, Ч. Тилли, Р. Будона, а также постмодернистов.

6. Глобально-стадиальная интерпретация унитарно-стадиального понимания истории.

Но ведь возможен и другой ответ. В таком случае общественноэкономические формации выступают, прежде всего, как стадии развития человеческого общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных социоисторических организмов. Но это совершенно не обязательно. Смена формаций в масштабах человечества в целом может происходить и без их смены в качестве стадий развития социоисторических организмов. Одни формации могут быть воплощены в одних социоисторических организмах и их системах, а другие - в других. Такая интерпретация унитарно-формационного, а тем самым и вообще унитарно-стадиального подхода к истории может быть названа глобальноформационным, а более широко - глобально-стадиальным пониманием истории.

И такое понимание смены стадий всемирной истории не является абсолютно новым. Первую глобально-стадиальную концепцию мировой истории мы находим в книге выдающегося французского правоведа Ж. Бодена (1530-1596) «Метод легкого познания истории» (1566). В дальнейшем глобально-стадиальный подход развивалась многими мыслителями: французом Л. Леруа (1510-1577), англичанами Дж. Хейк- виллом (1578-1649) и У. Темплом (1628-1699), немцем И.Г. Гердером (1744-1803) и получил свое достаточно полное воплощение в схеме всемирной истории, созданной великим немецким философом Г. Гегелем (1770-1831) в 1820-1831 гг. и изложенной в его «Философии истории» (1837, 1840).

Во всех этих работах важнейшей была идея исторической эстафеты - перехода ведущей роли от одних «народов», т.е. социоисториче- ских организмов или их систем, к другим, а тем самым и перемещение центра всемирно-исторического развития. Все эти концепции носили довольно абстрактный характер и поэтому, видимо, не привлекли к себе внимания историков.

Проработав текст, выполните следующие задания:

• 1) Представьте содержание текста статьи в виде логической схемы.
• 2) Дайте определения ключевым терминам, используемым в тексте.
• 3) Используя статью Ю. Семенова и свои знания по теме, изложите положительные и отрицательные стороны унитарно - стадиальной и плюрально - циклической интерпретаций всемирной истории.
• 4) Выскажите свою точку зрения по проблеме.